О книге: Жан Жене «Рембрандт» / Пер. с фр. А. Шестакова. М.: Ад Маргинем Пресс; Музей современного искусства «Гараж», 2019.

Чтобы не растерять чувства удивления перед живописью, нужно смотреть на нее глазами дилетанта.

Жене пишет:

«Одно дело — выяснить что-либо аналитическим путем, и совсем другое — постичь то же самое в результате внезапного озарения».

Итак, медленно перемещаться от картины к картине. Просто всматриваться, не требуя ничего большего. Бродить по залам галереи, пока не закружится голова. Только тогда мы оставляем шанс озарению. В такую минуту можно обнаружить, что «рукав в “Еврейской невесте” — это абстрактная картина». И какая разница, если кто-то уже замечал это раньше?

Русское издание «Рембрандта» довольно точно воспроизводит книгу, недавно вышедшую во Франции. Между прочим, в подготовке оригинального издания участвовал Филипп Соллерс, когда-то публиковавший эти тексты в Tel Quel. Верстка одной из статей действительно вызывает ассоциации с (пост)структуралистским авангардом, хотя едва ли Жене всерьез интересовала подобная рифма, это слишком личные записи. Однако прием параллельного набора двух эссе, которые по мере погружения в чтение начинают обнаруживать взаимосвязи, в свое время увлек Жака Деррида, заимствовавшего у Жене эту раздвоенную форму для нескольких философских текстов.

Одними из главных достоинств русского издания также оказываются верстка и великолепные иллюстрации, которых даже больше, чем в «галлимаровском» издании. При желании можно придраться к корректуре (ошибке в датировке «Возвращения блудного сына» или дарованному Поль Тевнен мужскому полу), но важнее, что перевод действительно хорошо передает авторскую речь. А эссе Жене все еще остаются в тени его драматургии и прозы.

Жене прекрасно знаком с биографией Рембрандта и хронологией создания картин, но все-таки эти короткие эссе, так и не сложившиеся в книгу, совсем не похожи на суждения знатока его живописи. Разумеется, пытаясь прояснить привязанность к описываемым портретам, Жене рассказывает о себе. Размышления о «шикарных лохмотьях» — это что-то вроде эпиграфов к его собственной прозе и пьесам, ко всем этим жалким служанкам и кандалам, превращающимся в цветы.

Но одновременно здесь высказано нечто неожиданное о живописи позднего Рембрандта:

«Он останется привязан к роскоши — я говорю о роскоши воображаемой, о грезе роскоши — и к некоторой театральности. Чтобы защититься от них, он будет подвергать их весьма необычной трактовке: доводить условное, показное богатство до крайнего изобилия и в то же время преображать его до неузнаваемости. Он пойдет дальше. Тот блеск, что сообщает этому богатству его драгоценный вид, он будет придавать и самым ничтожным предметам, так что все перепутается. <…> Театральность, показное великолепие уцелели, но отныне, изнуренные, сожженные дотла, они наконец безраздельно служили величию!»

Если вообще имеет смысл сравнивать этот текст с другими, то лучше всего вспомнить эссе Антонена Арто о Ван Гоге. Разговор о художнике как форма исповеди.

Поздние портреты Рембрандта, чьи тонущие в темноте герои куда менее реальны, чем принято считать, становятся для Жене подтверждением внезапной и жуткой истины: «каждый из нас идентичен другому». За фальшивой, рассыпающейся на глазах внешностью раскрывается странная, единосущная, одинокая прозрачность. Только вместо христианской радости это открытие порождает у Жене грусть и отвращение. Автор, одной из основных тем которого не раз называли сексуальность, теперь понимает, что пишет для того, «чтобы отделаться от эротики, выжить ее из себя или, во всяком случае, от себя отдалить». Несмотря на трагический пафос, он то и дело неслышно усмехается — точь-в-точь как Рембрандт на последнем автопортрете: «лицо и фон там настолько красные, что картина вселяет мысль о высушенной на солнце плаценте». И это не скандальная метафора. Судя по всему, Жене действительно видел этот тихий смех таким.

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>